Alma mater Романа — глебовское училище, работает художник в стиле, который сложно охарактеризовать однозначно: здесь пульсирует прерывистость пуантилизма, однако в ней нет нежности того, изначального «нулевого» стиля. Аксеновский «постпуантилизм» тревожит, заставляет нервничать и всматриваться — вглядитесь в спящего котика, которого рука создателя вывела штампом с текстом «живопись умерла». Использование штамп-приема — фирменный: и в вольных «пересказах» картин Пэна и Дроздовича, и в работе, «помещенной» в городское пространство: этот тревожный расфокусированный и полный некомфортных цветовых сочетаний портрет сообщает нам об усталости нашего зрения от светового загрязнения, смартфонов, билбордов, автотрафика и в целом жизни. Почему об этом никто не говорит? Вот Роман Аксенов и берет на себя эту миссию, занимаясь некомфортным искусством-с-вызовом.
Четкие и ровные, как шрам на сердце, оставшийся из 90-х: работы Хомича — бытопись подъездов, хрущевок и дворов, и это прелесть что такое. Здесь на первый план выходят не только люди — на авансцене жутковатое, но такое яркое жизнеописание под названием «Жила-была одна страна» отыгрывают предметы. Предметный мир здесь болтлив и полон воспоминаний: спросите себя, что вам расскажет присежной кошелечек на раме велосипеда или мещанский цветочный узор на эмалированном чайнике. И уж упаси вас бог задавать какие-то вопросы об этом недалеком прошлом его главной хранительнице — гипсовой мертвенно-серой пионерке с отбитой рукой, этой фьюнерал-Венере Милосской родом с Тракторного завода.
Пресса называет ее самой высокооплачиваемой и хорошо продаваемой белорусской художницей. Интерьерный гиперреализм с животными и дарами природы, дотошно выписанный словно под микроскопом, с мельчайшими бликами глаз, тончайшими шерстинками, крошечными прожилками и подробной текстурой — визитка Алеси. Ее работы, как яркого представителя белорусского арт-ландшафта, даже стали капсульным мерчем «Офистон»: скетчбуки, магнитики, открытки, кружки и тарелки, рюкзаки и шоперы для тех, кто очень любит такое направление в искусстве, однако украсить стену оригиналом картины за несколько десятков тысяч рублей не может. Не чужд художнице и концептуализм («Щегол», «Удачный день», «Восхождение», грустная концептуальная серия, посвященная исчезнувшим видам и завершающаяся немым вопросом о том, когда уйдет homo sapiens).
Искусство, в котором оживают идеи и фантазия: Андрей Петкевич одинаково хорошо работает в сфере графики, живописи и арт-объектов. Размышляя о том, как великолепно миметично зебра смотрелась бы в заснеженном белорусском лесу или представляя себе момент сотворения мира, который смог заснять одинокий космонавт, схлопывая время, Петкевич задается множеством вопросов, которые напоминают непосредственное и очень живое исследование мира, свойственное только детям. Не все из них веселые — когда узорчатый костюм тореодора сталкивается в пространстве картины с освежеванной тушей, вопросы, которые мы задаем себе о человеческой сути, становятся более сложными. Но есть место и несколько скабрезным сюжетам — как будто в духе средневекового низового юмора; здесь мы их вам не покажем — ищите сами!
Дмитрий Траенович — самобытный белорусский художник с профессиональным образованием (Глебовка), в чьем анамнезе и арты для альбомов белорусских метал-групп, и долгий опыт в тату-сфере, и персональные выставки. Стиль Траеновича стоит на трех незыблемых опорах — сюрреализм, немного языческого фэнтэзи и традиция иллюстраций к книгам сказок. Художник не прочь обыграть и архетипические образы: Пандора, гордиев узел, нить Ариадны, лабиринты и прочие вечные символы.
Просто посмотрите, как ловко Траенович использует прием замещения в работу «Осенний дворик»: пожелтевший кленовый лист разрастается до размеров тротуара и становится цельной поверхностью, не частичкой ландшафта, а его квинтэссенцией, сутью. Похожие приемы («совы не то, чем кажутся») использует канадский сюрреалист Роб Гонсалвез, и, если вам нравятся картины с такой чудинкой, ищите на выставках Траеновича. Есть несколько работ, неуловимо напоминающих о Алексе Грее и его психоделический visionary art. Если вспомнить о том, что Грей также занимался оформлением альбомов андеграунд-групп, то связь вырисовывается еще более яркой — что, впрочем, не отменяет уверенной неординарности белорусского художника.
Молодая художница, которая предпочитает изящные графичные линии: здесь можно найти отголоски герметичной японской традиции и наследие великого и ужасного Слаука, будоражившего воображение своими сюжетами умы поколений. Ботанические черно-белые иллюстрации и сказочные сюжеты про единорогов и суккубов, леди Гадиву и Дикую охоту — это полотна, полные эмоций и символизма, отзеркаливающие внутреннего ребенка.
Жанна Капустникова закончила Глебовку, была художником по костюмам (отметилась в создании сценического гардероба для «Песняров» и исторических костюмов для «Анастасии Слуцкой»). Как художницу Жанну искренне любят за ее серии «Дажынкi» (2013) и «Другiя дажынки» (2015) — раздающие стиля, полные иронии и витальности, харизматичные, современные и в то же время стоящие композиционно на фундаменте белорусской маляванки.
Цвета — неоновые, выкрученные на максимум. Сама Жанна объясняет это своими впечатлениями от полесской природы: «Почему-то принято считать, что «беларускія колеры сціплыя: зямлістыя, шэранькія ды балотныя»… из-за недостатка солнца — всего 50 (!) дней в году… Но там такое небо! Белый песок… фиолетовые тени… сиреневые вересковые заросли… закатные оранжевые «барханы» среди сосен… А цветы! Невозможно придумать название цвету луговой гвоздички, которая растёт на песке — куда до неё тропической фуксии! И всё это буйство красок люди переносили в свои дома, в вышивки и ткачество, росписи «куфраў ды маляванак»…
Каждая работа серии — небольшой кинематографический эпизод одного большого сериального полотна о простой белорусской жизни с ее нехитрым укладом. Перебирание лисичек, комбайны в после, сцена 18+ в поле, сбежавшая в лес невеста, молодой агроном и стильная доярка, напоминающая молодую Дрю Бэрримор, дети в кукурузном поле и танцы на поляне — все близко, все знакомо и наполнено грубоватой романтикой. Настоящая белорусская country folk punk баллада.
Последний художник в нашей подборке умер очень молодым, в 33 года, на пике своей художественной активности. Он уже успешно выставлялся за границей, стал самым молодым художником, чья работа попала в коллекцию главного музея Беларуси, очень разносторонний, экспрессивный творец, который мог бы перевернуть белорусское искусство с ног на голову — но не успел дать все, на что был способен. Всего понемногу: нейро-арт, абстракция, экспрессионизм, диджитал, постфутуризм. Управляемый хаос, нерв, непредсказуемость, контраст, размах. Все это очень логичный арт-винегрет для современного мира, живущего на запредельных скоростях и топливе огромного количества форм, наполнения и разнообразия. Увы, яркая история Захара закончилась слишком рано — впрочем, в этом осязаемом мире остались его работы, и мы благодарны ему за смелое и искреннее искусство.
